Неточные совпадения
Впрочем, Библии он и на других языках
не читал, он
знал понаслышке и по отрывкам, о чем идет речь вообще в Св.
писании, и дальше
не полюбопытствовал заглянуть.
Сам по себе он даже
не интересен и даже лучше его совсем
не знать, ибо он весь растворяется в своем деле, он фермент, бродильное начало, та закваска, о которой говорится в
писании… да.
— Ничего я
не знаю от
писания, — признался писарь. — Вот насчет закона, извини, могу соответствовать кому угодно.
«
Не злому какому примеру тут следовано, — говорит Сенека, — его собственному» [Кассий Север, друг Лабиения, видя
писания его в огне, сказал: «Теперь меня сжечь надлежит, ибо я их наизусть
знаю».
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «
Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы
не дерзали книг, сочинений или
писаний печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы
не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
— Карай его лучше за то, но
не оставляй во мраке… Что ежели кто вам говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные — все это вздор! Я имел с ними со многими словопрение: он несет и сам
не знает что, потому что понимать священное
писание — надобно тоже, чтоб был разум для того готовый.
— Так что ж что государству! Государство — само по себе, а свои дела — сами по себе. Об своих делах всякий должен радеть: грех великий у того на душе, который об устройстве своем
не печется! Ты
знаешь ли, что в Писании-то сказано: имущему прибавится, а у неимущего и последнее отнимется!
— Трудно запомнить, — с горечью повторил генерал. — Ах, господа, господа! Сказано в
Писании: духа
не угашайте, а вы что делаете? Ведь эта самая святая, серая скотинка, когда дело дойдет до боя, вас своей грудью прикроет, вынесет вас из огня на своих плечах, на морозе вас своей шинелишкой дырявой прикроет, а вы —
не могу
знать.
Соберемся мы, бывало, в кружок, поставит нам жена браги, и пошел разговор, старцы эти были народ хошь
не больно грамотный, однако из этих цветников да азбуков понабрались кой-чего; сидит себе,
знай пьет, да кажный глоток изречением из святого
писания будто закусывает, особливо один — отцом Никитой прозывался.
— Так-с, без этого нельзя-с. Вот и я тоже туда еду; бородушек этих,
знаете, всех к рукам приберем! Руки у меня, как изволите видеть, цепкие, а и в
писании сказано: овцы без пастыря — толку
не будет. А я вам истинно доложу, что тем эти бороды мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он тебя, например, на обед: ну, надоела борода — и вон ступай.
Мы оба обвинялись в одних и тех же преступлениях, а именно: 1) в тайном сочувствии к превратным толкованиям, выразившемся в тех уловках, которые мы употребляли, дабы сочувствие это ни в чем
не проявилось; 2) в сочувствии к мечтательным предприятиям вольнонаемного полководца Редеди; 3) в том, что мы поступками своими вовлекли в соблазн полицейских чинов Литейной части, последствием какового соблазна было со стороны последних бездействие власти; 4) в покушении основать в Самарканде университет и в подговоре к тому же купца Парамонова; 5) в том, что мы,
зная силу законов, до нерасторжимости браков относящихся, содействовали совершению брака адвоката Балалайкина, при живой жене, с купчихой Фаиной Стегнушкиной; 6) в том, что мы,
не участвуя лично в написании подложных векселей от имени содержательницы кассы ссуд Матрены Очищенной,
не воспрепятствовали таковому
писанию, хотя имели полную к тому возможность; 7) в том, что, будучи на постоялом дворе в Корчеве, занимались сомнительными разговорами и, между прочим, подстрекали мещанина Разно Цветова к возмущению против купца Вздолшикова; 8) в принятии от купца Парамонова счета, под названием"Жизнеописание", и в несвоевременном его опубликовании, и 9) во всем остальном.
Если же все эти выражения должны иметь иносказательный смысл и суть прообразы, то ведь мы
знаем, что, во-первых,
не все церковники согласны в этом, а, напротив, большинство настаивает на понимании священного
писания в прямом смысле, а, во-вторых, то, что толкования эти очень многоразличны и ничем
не подтверждаются.
— Пустой мужичонко, ветлугай. В работниках у нас живал.
Писания не знает. Евангелие одно читал… — и говоривший махнул рукой.
Долгов, разумеется, по своей непривычке писать,
не изложил печатно ни одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим
писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько
не стекалось, а потому граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он
знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям.
Треплев. Человек умный, простой, немножко,
знаешь, меланхоличный. Очень порядочный. Сорок лет будет ему еще
не скоро, но он уже знаменит и сыт по горло… Что касается его
писаний, то… как тебе сказать? Мило, талантливо… но… после Толстого или Зола
не захочешь читать Тригорина.
Я
знаю, есть люди, которые в скромных моих
писаниях усматривают
не только пагубный индифферентизм, но даже значительную долю злорадства, в смысле патриотизма.
Но, как сказано, во дьявола
не верил я, да и
знал по
писанию, что дьявол силён гордостью своей; он — всегда борется, страсть у него есть и уменье соблазнять людей, а отец-то Антоний ничем
не соблазняет меня. Жизнь одевал он в серое, показывал мне её бессмысленной; люди для него — стадо бешеных свиней, с разной быстротой бегущих к пропасти.
— Ему это совсем
не надо
знать; что я над его головой решу, то с ним и быть должно. Это как в
Писании.
— Я бы сказал на это вашей милости… оно, конечно, всякий человек, вразумленный Святому
писанию, может по соразмерности… только сюда приличнее бы требовалось дьякона или, по крайней мере, дьяка. Они народ толковый и
знают, как все это уже делается, а я… Да у меня и голос
не такой, и сам я — черт
знает что. Никакого виду с меня нет.
Рассказывали, будто он на серьезный вопрос одного государственного сановника отвечал текстом из священного
писания и цитатами из какой-то старинной рукописи, которая тогда исключительно его занимала; будто он
не узнавал своей жены и говорил с нею иногда, как с посторонней женщиной, а чужих жен принимал за свою Дарью Алексевну.
— Нет, взаправду, вот что: так как я вижу, что ты
знаешь писание и хочешь сам к вере придержаться, то я тебе дам по гривеннику на куль больше, чем располагал. Получай по шесть гривен, и о том, что мы сделали, никто
знать не будет.
—
Не умудрил меня Господь наукой, касатик ты мой… Куда мне, темному человеку! Говорил ведь я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду.
Писание читать могу, а насчет грамматического да философского учения тут уж, разлюбезный ты мой, я ни при чем… Да признаться, и
не разумею, что такое за грамматическое учение, что за философия такая. Читал про них и в книге «Вере» и в «Максиме Греке», а что такое оно обозначает, прости, Христа ради,
не знаю.
— А сам-от ты разве
не мой? — с ясной улыбкой, обняв Алексея, сказала Марья Гавриловна. — Разве мужу с женой можно делиться?.. И в
Писании сказано: «Оба в плоть едину»… Что твое — мое, что мое — твое. По моему рассужденью так,
не знаю, как по твоему.
— Так-то оно так, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — Но ведь сам ты
не хуже моего
знаешь, что насчет этого в
Писании сказано: «Честен сосуд сребрян, честней того сосуд позлащенный». А премудрый приточник [Писатель притчей, царь Соломон.] что говорит? «Мужа тихо любит Господь, суету же дел его скончает…» Подумай-ка об этом…
— Мне что же-с? — смешался было Алексей. — Отчего ж
не сказать, что
знаю. Кажись, худого в том ничего
не предвидится.
Не знаю только, что будет угодно спрашивать ихней милости. Хоть я и грамотен, да
не начетчик какой, от Божественного
Писания говорить
не могу.
Чуть
не все старообрядское
Писание знала она наизусть, и, в случае спора, стоило ей только книгу взять в руки, тотчас где надо раскроет, тотчас укажет перстом на спорное место.
— Как
не знать Матвея Корягу? Начитанный старик, силу в
Писании знает.
И, пройдя еще далее, Франциск сказал Льву: «Запиши еще, брат Лев, что если бы наши братья
знали все языки, все науки и все
писания, если бы они пророчествовали
не только про будущее, но
знали бы все тайны совести и души, — запиши, что и в этом нет радости совершенной».
— Как, батюшка,
не придется! — всполошилась Драчиха. — Да что ж я, по-твоему,
не власть предержащая, что ли? Сам поп, значит, должен
знать, что в
Писании доказано: «властям предержащим да покоряются», — а я, мой отец, завсегда власть была, есть и буду, и ты мне мужиков такими словесами
не порти, а то я на тебя благочинному доведу!
— Зверь
не трогает и змея
не кусает, потому им от Бога такой предел положен. Зверя ты
не тронь, и он тебя
не тронет. Он на этот счет тоже справедливый. Ну опять же кто Бога
знает, тому по
писанию «дадеся власть наступити на змию и скорпию и на всю силу вражию». Значит, чего ж тут страшиться? Надо только веру имати. Сказано: «от Господа вся возможная суть».
Опять-таки прежнее тебе скажу,
не знаю уж в который раз, помни слова
Писания: «Безумное Божие премудрей человеческой мудрости…» Да, во всем, во всем у людей Божьих для языческого греховного мира тайна великая.
Хозяйство у ней главное, а в
Писании хоть и сильна, но
знает ереси и заблужденья давних только времен, а что теперь проповедуется и творится новыми лжеучителями, о том, кажется, и
не слыхивала».
— Грех ее осуждать, Михайло Васильич, — вступилась Аграфена Петровна. — Нешто
знала она, что будет впереди? Ежели б
знала,
не так бы дело повела… Из любви все делала, и потому
не взыщутся ее грехи. В Писании-то что сказано?.. Сказано, что любовь много грехов покрывает. Даст Богу ответ один Алексей.
Она
не увидела в Св.
писании предписаний о творчестве, а понятны для нее были прежде всего предписания и нормы, она
не вникла в смысл притч,
не поняла призыва к человеческой свободе, хотела
знать лишь откровенное, а
не сокровенное.
По некоторым наукам, например хотя бы по химии, вся литература пособий сводилась к учебникам Гессе и француза Реньо, и то только по неорганической химии. Языки
знал один на тридцать человек, да и то вряд ли. Того, что теперь называют „семинариями“,
писания рефератов и прений, и в заводе
не было.
Жил у князя на хлебах из мелкопоместного шляхетства Кондратий Сергеич Белоусов. Деревню у него сосед оттягал, он и пошел на княжие харчи. Человек немолодой, совсем богом убитый: еле душа в нем держалась, кроткий был и смиренный, вина капли в рот
не бирал, во Святом
Писании силу
знал, все, бывало, над божественными книгами сидит и ни единой службы господней
не пропустит, прежде попа в церковь придет, после всех выйдет. И велела ему княгиня Марфа Петровна при себе быть, сама читать
не могла, его заставляла.
— И, брат, все может статься, теперь такое веселое дело заиграло, что отчего и тебе за его здоровье
не попить; а придет то, что и ему на твоих похоронах блин в горле комом станет.
Знаешь, в
писании сказано: «Ископа ров себе и упадет». А ты думаешь,
не упадет?
Дух
не может иметь своего
писания и
не знает наставлений, Он раскрывается в свободе.
— Это само собой. Без Бога ни до порога, волос с головы
не спадет без воли Божьей, в
Писании сказано. Но ты говорил, что
знаешь, почему он настал, мор-то…
— Да бог его
знает: он який-с такнй ученый — все от
Писания начинает, — скажет:
не моего прихода.
И вот,
знаете, как сказано в
писании: «
не клянитесь никако», так поверьте, что это и должно быть справедливое, потому что сразу же после того, як я заклялся, сделался у меня оборот во всех мыслях и во всей моей жизни: покинул я свой «Чин явления истины» и совсем
не стал смотреть конокрадов, а только одного и убивался: как бы мне где-нибудь в своем стану повстречать потрясователя основ и его сцапать, а потом вздеть на себя орден по крайней мере
не ниже того, как у отца Назария, а быть может, и высший.
А когда после этого все благополучно уставилось и протекло немалое время, в течение которого казаки перестали покушаться добывать себе назад лыцарство, милосердый бог судил Опанасу Опанасовичу «дождать лет своей жизни», то он увидал сынов и дщерей, и сыны сынов, своих и дщерей, и обо всех о них позаботился, как истинный христианин, который
знает, что заповедано в божием
писании, у святого апостола Павла, к коринфянам во втором послании, в двенадцатой главе, в четырнадцатом стихе, где сказано, что «
не должны бо суть чада родителем снискать имения, но родители чадам».
—
Не бойтесь —
не скажет; он хоть ученый, а жинок добре слухае… Начнет от
Писания, а кончит, як все люди, — на том, що жинка укажет. Добре его
знаю и была с ним в компании, где он ничего пить
не хотел. Говорит: «В
Писании сказано:
не упивайтеся вином, — в нем бо есть блуд». А я говорю: «Блуд таки блудом, а вы чарочку выпейте», — он и выпил.